Tussya / Туська

"Динка!" - доносится сверху. Задираю голову. На яблоне, где-то на самых тонких веточках, в поднебесье, сидит небольшое разноцветное.
— Не свалишься, а?
— Неа! Мы всегда сюда лазаем.

Остальные-то лезут до середины, а эта всегда на самый верх. На крышу старого сарая, на высоченный турник... "мне бы в небо, в небо, в небо..."

Обезьянка такая худющая. Легкая, но мощная. Ее вообще не должно было быть. Силищу надо иметь — прорваться в этот мир при таких исходных данных.

Маринка, мамка ее, была привезена вместе с Лилькой из Хотилицкого интерната в Монино в 1994 году. Девица, в отличие от шебутной Лильки, тихая, безответная, очень по первости любила работать — хоть на стройке лопатой целый день махать, хоть еще чего давайте. Обе они — и Маринка, и Лилька — считались олигофренами средней степени, имбецилками. Маринка и говорила-то не без труда, да с фефектами фикции, "р" и "л" местами меняла. "Глина, дай руку!" — это за общим столом: в смысле, Гриня, лук передай, пожалуйста.

Потом, когда освоилась, оказалась вполне способной девицей, читать-писать как следует научилась раньше Лильки, и читала потом вполне серьезно; вязать с узорами, по "мужским работам" — прибить-отпилить чего — весьма рукасто-головастая. И красавица вдруг из нее получилась та еще. Хотя она все равно больше на викинга похожа, чем на женщину в русском селеньи. Может, эстонец какой через Андреаполь проезжал... хотя мы ее Чукчей звали. За немногословие, неприхотливость и доверчивость. Она не обижалась несколько лет, откликалась на Чука. Потом уж возмущаться стала: "какая я вам чукча!" Стали Мариной снова звать. Выросла девочка.

Таким-то доверчивым даром ничего и не проходит. Как-то осенью 95-года все наше монинское "начальство" — Алена с Машей — то ли поразъехались по делам, то ли были чем-то замотаны, и мы, оставшиеся "старшие", тоже несколько "ослабили бдительность" — в общем, девицы наши взяли моду просиживать вечерами у мальчишек, тоже интернатских, которые у нас жили в отдельном доме в Ляхово — хутор был возле Монино, тоже там три дома наших, под горочку спуститься, через ручей перейти. Досиделись. Случилась у них "вечеринка", о чем, понятно, никто вовремя не узнал. Лильке, творческой натуре, к счастью, ничего, а вот Маринка месяца через два стала жаловаться — живот болит да живот болит. Повезли в Андреаполь в больницу показывать. Там нам и объяснили, что "если вдруг болит живот, значит, кто-то в нем живет". У андреапольских врачей разговор короткий — "с таким диагнозом мы по закону обязаны принудительный аборт делать на сроке до семи месяцев". Увезли мы ее поскорее обратно, и стали думать, что делать. Меня тогда не было, на том монинском "заседании", я с Яськой маленькой была, не могла пойти, так что подробностей не помню. Но спорили-мучились долго. Понятно же, что мать из Маринки самостоятельная не получилась бы никак. Да и ребенок какой еще родится. Там и кандидатов в папашки-то было сразу два, оба, понятно, открещивались. Ну, и оба на голову-то не совсем здоровы, в Хотилицкий интернат просто так тоже не попадали. Хотя эти были из довольно одаренных в разных областях. Цыган Бодик, и рыжий Лис. Оба хитрые (хотя Лис, понятно, хитрее всех) и смекалистые. Бодька из всех, с кем мы попробовали ради эксперимента поучить иностранные языки, оказался единственным, делавшим вполне ощутимые успехи. А про театральные его таланты я уже рассказывала немножко.

Решили — ребенка оставить, Машка сказала, что берется сама его растить. Своих детей у нее тогда еще не было. Туська стала первой.

Маринка было обрадовалась, но через несколько дней что-то скисла и неожиданно попросила: "сделайте мне аборт". На изумление: "тебя кто таким вещам научил-то?" и последовавшее "расследование" отмалчивалась. Наконец, с Лилькиной помощью установили, что это Бодик, напуганный грядущей ответственностью, посылал Маринке "просветительские" записки. Влад, тогда еще не Машин муж, но почти определившийся со своей дальнейшей — монинской — судьбой, установив истину, помчался разыскивать "производителя золотого генофонда" и, вернувшись, несколько смущенно сообщил: "Кажется, я его придушил слегка. В общем, я ему сказал, чтоб духу его тут больше не было с такими идеями"

В июле 96-го, Маринка, с гордостью выглядывающая из окна андреапольского роддома, сообщила визитерам-поздравителям: "А я уже назвала! Натаса". Машка повздыхала на имя, которое ей казалось вовсе непонятным, штампованно-советским: "а я было думала — Евдокия, например... но что ж — с матерью не поспоришь", а я вспомнила свою подругу по переписке Наталью, которую звали Тусей, и предложила такое не совсем стандартное уменьшительное. И Туськой она была для всех лет до шести, а потом вдруг сама определилась и захотела быть Наташей.

Заодно и отца установили наконец. Цыганские Бодиковы глазищи выглядывали из кулька, удостоверяя право на красивое отчество "Романовна". Но, словно в насмешку над "визуальным" способом определения отцовства, волосенки у Туськи первые годы были золотисто-рыжие, в точности Лисовы.

Никаких видимых отклонений в развитии, вопреки нашим опасениям, у Туськи не обнаружилось. Сейчас она учится в Москве, в вальдорфской школе "Путь зерна", живет в учебное время у Машиных родителей, а на каникулы возвращается в Монино. Правда, деньги на это нам удается собирать с трудом, и на следующий год, вероятно, Туся все-таки останется в Монино, и учить ее придется своими силами.

А мама Марина два года назад вышла замуж и уехала. Даже не знаем толком, как она там. Вторую девочку родила. А Туська растет вместе с Машиными детьми. Машу мамой не зовет, а вот Влада как-то несколько лет назад попросила разрешения называть папой...

Как-то раз Туська приехала в Москву, и я взяла ее погостить у нас на два-три дня. Было ей лет шесть тогда. Пошли мы с ней и с моим маленьким Ленькой гулять на местную измайловскую площадку. Смотрю, стоит, разговаривает с двумя девицами лет пяти, обе в джинсовых сарафанчиках-шляпках. Поговорила, отошла, и что-то вроде погрустневшая. А потом мне рассказывает: "Динка, а те девочки, на площадке — они сказали, что я некрасивая, и одежда у меня некрасивая". Я, постаравшись сильно не меняться в лице и не скрипеть зубами в сторону родного города и его ценностей, поинтересовалась: "А ты им что сказала?" "А я сказала, что красота — не главное, а вот если бы вы так не говорили, вы были бы добрые".

Она, между прочим, очень красивая. Вот. (~370 kb, фотографии)